Многорукий Бог Далайна - Страница 146

146

Четыре дня они пробивались через мокрую буреломную чащобу, мучительно преодолевая темноводные, кишащие рыбами речки. Потом лес поредел, и за некрутым каменистым кряжем открылись безграничные поля, поросшие высокой, несъедобной травой. Верхушка алдан-тэсэга все так же торчала из-за края земли, дразня взгляд обманчивой близостью.

Среди путешественников пошли разговоры, что таинственной вершины вообще нельзя достигнуть. И даже те, кто не был суеверен, опасались, что уйдя на такое огромное расстояние, они не сумеют вернуться назад. В отряде началось брожение, и наконец даже непреклонный Ээтгон объявил, что если за два дня они не добьются успеха, то повернут обратно. Приунывшие было первопроходцы повеселели и пошли спорей, тем более, что к вечеру первого дня стало ясно, что пик действительно недалек.

Вблизи алдан-тэсэг уже не походил на гору. Это была стена, ровная и прямая. Она появлялась из-за горизонта и уходила туда же. Она была так высока, что казалось, будто она нависает над головой, загибаясь к зениту. Если бы люди прежде не видели гору издали, они могли бы решить, что перед ними новая стена Тэнгэра, огораживающая этот, более обширный, но тоже ограниченный мир. Стена стояла неприступно, в плотном камне не было ни единой выбоины, трещины.

Остаток дня экспедиция продвигалась вдоль стены, к тому его краю, который при подходе казался ближе. К вечеру они увидели этот край. Стена не кончалась здесь, и ее нельзя было обойти. Она поворачивала под совершенно правильным прямым углом и уходила за горизонт, обрезая степь.

Шооран подошел к стене, ощутил под руками глубинный холод камня. Стена высилась, нелепая, не соотносящаяся с этим вычурным, не терпящим ровных линий миром. Такого здесь не должно быть, прямые углы он видел лишь наверху в прошлой жизни. Пальцы, прижатые к камню, заледенели, преграда словно излучала холод.

– Я знаю, что это, – сказал Шооран. – Это не алдан-тэсэг, это далайн. Только здесь стена еще не упала, поэтому он такой высокий.

– И что нам с ним делать? – спросил Ээтгон.

– Ничего. Идти домой.

В первом же поселке, куда после двухнедельных блужданий вышла экспедиция, им сообщили неприятные новости. В одну ночь все подъемники, ведущие на вершину далайна, были испорчены. Подъемников насчитывалось несколько дюжин, и кто-то немало постарался, подпиливая столбы и перерезая волосяные тросы. Теперь наверх стало не попасть. Хотя, ничего особо ценного там и не оставалось, только запасы кости и хитина, ставшего бесполезным, после того, как исчез нойт.

Диверсию Ээтгон приписал людям Моэртала и, ругнувшись про себя, махнул рукой на залежи трухлявой кости. Гораздо больше встревожило его другое сообщение.

Еще в дороге путешественники заметили, что ночи стали непривычно холодными, словно мертвящая влага далайна подступила к земле. Трава по утрам серебрилась белым налетом, с деревьев осыпались пожухлые листья. Дома эти погодные неурядицы обернулись бедой: хлеб третьего урожая, под который были расчищены изрядные делянки, не вырос. В поселках, разбросанных вдоль реки, царило уныние, грозящее в любую минуту беспричинно перейти в возмущение.

Ээтгон вернулся как нельзя кстати. Он сходу взял управление в свои руки, метался от деревень земледельцев к стойбищам охотников, опять, как год назад устраивал склады припасов. Увидав где-нибудь хитрую придумку, немедленно сообщал о ней всем, советуя поступать так же. Люди переселялись из продуваемых кожаных палаток в землянки, мгновенно прозванные шаварчиками. Все, кто мог заготавливали горькую ягоду, копали съедобные коренья, которых уже немало было известно, сушили грибы, вялили и квасили мясо. А вечерами, собравшись вместе, грели руки над огнем и ругали тяжелую жизнь и илбэча, который подстроил им такое.

Шоорана ненавидели и боялись. Боялись, впрочем, больше. Говорили, что один его взгляд может заставить человека окаменеть. Лед, которым по утрам начинали подергиваться заводи, тоже был создан илбэчем, ненавидящим воду и желающим все превратить в камень. И холод был наслан им, и еще многое иное…

При Шооране эти разговоры затихали, но взгляды-то не спрячешь и страх тоже не сунешь в мешок. Разговаривая с ним, люди замирали и цедили слова словно воду за неделю до мягмара. А когда однажды Шооран вздумал выйти к людям с новым, из здешней кости сделанным сувагом, люди разбежались, а несколько оставшихся сидели, затвердев лицом, и не слушали, а пережидали напасть.

Больше Шооран на людях не пел и вообще старался не показываться им на глаза. Прекратил даже бессмысленную работу на поле, сидел в отрытом шаварчике у очага и мрачно думал о бренном. Землянка илбэча, вырытая первой, стояла особняком, остальные сочли за благо поселиться в стороне.

Однажды вечером двойной полог закрывавший вход качнулся, и в землянке появился Ээтгон. Он был один, охрана, очевидно, ожидала где-то неподалеку. Ээтгон присел у очага, жестом ставшим уже традиционным, погрел над ним пальцы.

– Вот, значит, как ты живешь…

Шооран молча кивнул.

– Знаешь, что о тебе рассказывают?

– Догадываюсь.

– И что собираешься делать?

– Ничего.

– Легко тебе. Ты свое дело сделал и можешь опустить руки. А я не могу. – Ээтгон резким движением поднял голову и проговорил, глядя в глаза Шоорану: – Люди судачат, что надо сжечь тебя вместе с твоим шаварчиком, и тогда холода прекратятся.

– Пусть жгут, – согласился Шооран.

– Нет! – Ээтгон повысил голос. – Здесь не земля старейшин – человеческих жертв не будет! Кроме того, никто не знает, что случится потом. Ты еще можешь пригодиться… этим же людям.

146