Многорукий Бог Далайна - Страница 88

– А что я могла ответить? Убить мать, брата, сестер? Прости, мне надо было уходить раньше, сразу, как только Яавдалу исполнилось двенадцать.

Шооран повернулся, шагнул, чтобы уйти. Куда угодно, подальше от себя самого. Значит он, словно наворовавший добра баргэд, просто купил девушку, не поинтересовавшись даже, что у нее на душе… Но неужели он должен был спрашивать: «Дорогая, а не влюблена ли ты в кого-то другого?» Какая бессмыслица! Хотя это уже ничего не меняет.

– Подожди, – сказала Яавдай. – Я должна… В общем, подожди минуту.

Она подхватила корзину с высушенным харвахом и пошла к поребрику, где подальше от аваров теснились палатки. Шооран покорно двинулся следом. Яавдай нырнула под навес, принялась развязывать какой-то узел. Шооран не смотрел, что она делает, он глядел туда, где неподалеку на горячей сухой земле возилось несколько детей. Девочка лет полутора поднялась с земли, преувеличенно твердо ступая, как ходят недавно научившиеся дети, подбежала к Яавдай, ухватила за край жанча, спрятала лицо, потом повернулась, и снова на Шоорана глянули любопытные серые глаза. Это лицо Шооран много раз видел, когда после смерти старика, оставшись один, часами сидел над ручьем, разглядывая свое отражение.

– Яавдай, – перехваченным голосом произнес Шооран. – А как же она? Это же наш ребенок.

Яавдай вскинула голову. Глаза ее зло блеснули.

– Ну уж нет! Я согласна была спать с тобой, но ребенок не твой. Он от того человека, которого я люблю.

– Неправда! – выкрикнул Шооран. – Я же вижу. Она похожа на меня.

– А вы с тем человеком вообще похожи, – Яавдай невесело усмехнулась, – только ты красавчик… был, а он – мужчина.

– Дядя! – сказала девочка, указывая на Шоорана.

– Да, дядя, – быстро согласилась Яавдай. – Чужой дядя. Иди, Бутай, к девочкам, поиграй с ними. Я сейчас. – И ты не найдешь этого человека, – повернулась она к Шоорану. – Я знаю о нем все, даже его настоящее имя, но тебе не скажу ничего.

– Я его тоже знаю, – проговорил Шооран. – Я же слышал, как ты назвала девочку. Но я не буду его искать.

– Вот, – сказала Яавдай, выпрямляясь. – Это твое.

На протянутой ладони свернулось лазоревое ожерелье.

– Я ни разу не надевала его. И не продала. Я знала, что мы встретимся, и его надо будет отдать. Когда ты рассказывал о своей матери, я долго не могла поверить, что тебя, оказывается, тоже можно любить. Это ее вещь. Возьми и уходи.

Ожерелье перетекло из узкой ладони Яавдай в его горсть. Под ноги покорно легла плывущая дорога. Здесь, на сухой полосе, она была широкой, иначе он не смог бы пройти по ней непослушными ногами. Шооран не смотрел по сторонам, не видел куда идет. Смотрел лишь на ладонь, и пальцы одну за другой перебирали голубые жемчужины. Каждая из них казалась живой. Жемчужина – отец, погибший слишком рано. Вторая жемчужина, пронзительно голубая и с черной крапиной ожога – это мама. Третья, словно тронутая сединой, но с негаснущим огнем, пробивающимся наружу – старый илбэч и его подарок. «Ты еще устанешь проклинать меня». Да, ничего не знать, быть никем куда проще. Новая жемчужина, чистая, почти прозрачная – Чаарлах. Наивный слепец! Кого ты считал прозорливым? Не так трудно увидеть второе дно в сказке, куда сложнее понять самого простого человека. Жемчужина Ээтгон. Блестящая, в нее смотришь словно в зеркало. «Мы уже сделали себе все зло, какое могли. Оно еще долго будет всплывать». Еще жемчужина, сияющая холодным отрешенным блеском – это Яавдай, а следом крохотная, но горящая ярче других – чужая, не его дочь. Сколько еще в ожерелье жемчужин-бед, жемчужин-слез, жемчужин-вопросов? Долго тянется нить жизни и жестоко проклятие Ёроол-Гуя.

Вновь свое спасение Шооран нашел в работе. К утру он вышел к побережью, в то самое место, откуда уходил. Даже копье, оставленное в хохиуре, оказалось цело. И заграждение, окружающее пустые оройхоны, все еще стояло. Народу на мокром не было. Все, имеющие или не имеющие право, сейчас делили землю. Что же, тем больше чавги достанется голодному илбэчу.

Шооран за спинами дежурящих цэрэгов вышел к далайну и поставил оройхон. Это был знак Моэрталу, что илбэч ушел из окружения. На первом же суурь-тэсэге новой земли Шооран водрузил моэрталово копье, наколов на острие большую чавгу.

– Ты меня угостил туйваном, – бормотал он под нос, – а я тебя, извини, чем могу. Ты меня запер, а я – убежал.

На следующий день оцепление исчезло, но и облав тоже не было – Моэртал понял, что илбэча лучше оставить в покое.

Нагрузившись чавгой и сменяв-таки раковину на хлеб, Шооран вернулся на мыс, с которого так стремился бежать два дня назад. Первым же ударом он создал там сухой оройхон, отделенный от остальной страны лентой в два мокрых оройхона. Поскольку эта местность была опустошена Ёроол-Гуем, а илбэч отсюда ушел, можно было надеяться, что недели три его никто не потревожит. Устраиваясь на житье, Шооран громко разговаривал сам с собой о чавге, тэсэгах, Ёроол-Гуе – обо всем на свете кроме Яавдай, маленьких детей, счастье и других несущественных предметах.

В тот же день Шооран поставил еще два оройхона, повторив давний подвиг Энжина. С рассветом круг начал повторяться. Шооран выстроил один оройхон, потом увидел Ёроол-Гуя и, перейдя на другую сторону мыса, следующий остров соорудил там, высушив еще один ненужный ему участок. Лишь после этого странная истерика погасла.

Шооран сидел на умывающемся оройхоне среди потоков слез Бовэра и думал, как жить дальше. В мире оставались лишь человека, которые относились к нему по-людски: сказитель Киирмон и сушильщик Койцог. Но Киирмон благополучен, его чаша не бывает пустой. Значит, остается Койцог, если, конечно, он еще жив.