Многорукий Бог Далайна - Страница 15

– Ты, должно быть, оттуда – с сухой полосы? Заблудился… Или они тоже тебя выгнали? Они могут! Тот, кто живет в сухости, способен на любую подлость. Ха! Как ваши хныкали здесь год назад, как просились, какими глазами смотрели на нашу чавгу. Чего только не обещали!.. Сухой оройхон и Ёроол-Гуя впридачу. И обманули! Пустили к себе всего дюжину человек. А мы так и остались гнить здесь. И вы думаете – мы будем принимать вас и дальше? А как же, примем, нам же некуда бежать, дальше дороги нет. Мы принимаем всех, тем более, что сегодня мягмар…

Другие изгои тоже побросали работу, стояли, рассматривая Шоорана красными глазами. На покрытых коростою ликах не отражалось никаких чувств. А женщина-старуха вдруг остановилась и, склонив голову набок, спросила скорее у самой себя:

– Может ты и вправду с сухих земель? Ишь, какой чистенький… Хоть в шавар, хоть на авар! Ну, чего встал, иди сюда…

Шооран попятился. Ему живо припомнились рассказы, как изгои с безнадежных земель, откуда нельзя уже никуда уйти, воруют и съедают детей. Сейчас эти сказки показались ему истиной. И хотя он давно не считал себя ребенком – одиннадцать лет – не шутка! – и нож, возвращенный Мунагом, висел на поясе, все же Шоорану стало страшно. Он повернулся и побежал. Никто его не преследовал, изгои равнодушно вернулись к прерванному занятию, лишь женщина старуха выкрикнула ему вслед: «Ха!» – и захлопала почему-то в ладоши.

Как это мало – тройная дюжина шагов, составляющая вселенную простого человека! Через полчаса Шооран пересек и этот, уже третий по счету оройхон и увидел, что с той стороны тоже колышется покрытый пеной далайн. Оставалось либо идти назад, либо в кипящий удушливый ад залитых влагой аваров. Можно было, кроме того, прыгнуть в далайн. Путь этот был самым коротким и далеко не самым мучительным.

Безжизненный оройхон – мокрый и огненный одновременно – предупреждал о себе издали. Больно запершило в горле, стало нечем дышать, голова, одурманенная ядовитым дымом, закружилась. Шооран шагал по инерции, не очень понимая, что он делает. Просто и последний из оройхонов не пустил его к себе, вернее, Шооран не осмелился принять его приглашение, и теперь отвергнутый всеми, шел дальше, хотя и знал, что дальше пути нет.

Когда-то он любил слушать рассказы Хулгала о его странствиях по этим краям. Это было дюжину и три года назад, когда по землям ванов ходил безумный илбэч. Хулгал, в ту пору еще не старый и не хромой, отправился искать новые земли. Тогда много говорили о десятках сухих оройхонов, стоящих в неведомых краях и ждущих себе хозяев. Хулгал прошел по пылающему болоту до самого конца, где влага далайна как встарь разъедала поставленную Тэнгэром стену. Всего на запад от острова изгоев оказалось три оройхона – для сильного мужчины не расстояние, но их надо было пройти по узкой полосе между далайном и аварами, в дымной и душной жаре, среди испарений, от которых непривычный человек умер бы через полчаса. Хулгал выбрался назад к концу дня и рассказывал, что остался жив лишь благодаря тому, что носил с собой губку, пропитанную благовонным соком туйвана, а на адских оройхонах примотал ее к лицу.

– Я ходил туда и вернулся живым, – заканчивал повествование старик, – поэтому знаю, что и безумный илбэч мог добраться так далеко. Я не спрашиваю, зачем он это сделал – для того он и безумец, на то и илбэч. Но кто ответит, как ему удалось не просто дойти до таких пределов, но и поставить там оройхон? Или это легче, чем плюнуть в далайн? Тогда и я хотел бы стать илбэчем, чтобы построить себе дом чуть получше этого, – старик замолкал и обводил взглядом слушателей, смущенных кощунственной концовкой рассказа, и не торопясь отхлебывал из поднесенной чаши мутное пойло.

У Шоорана не было благовонной губки, не было ничего, что могло бы помочь в пути, но все же он равнодушно ступил на землю мертвого оройхона и, не оглядываясь, пошел дальше. Он не думал, что вернуться ему не удастся, не думал вообще ни о чем, мозг, одурманенный испарениями, был неспособен на такую работу. Просто он видел, что не может здесь жить и шел куда-нибудь, где будет, пусть даже хуже, но иначе, чем здесь.

По краю мертвого оройхона не было тропы – почти дюжину лет здесь никто не ходил. Хрупкая кость, трухлявые хитиновые обломки, догнивающие остатки туш – все было густо смочено нойтом и жарко курилось, нагретое близким соседством аваров. Местами завалы достигали высоты человеческого роста, пробраться сквозь эту кучу тлена было невозможно, и приходилось двигаться, прижимаясь вплотную к аварам, покрытым шелушащейся коростой горящих отбросов. И повсюду душная парная гарь.

Шооран шел вслепую, прижав локти к готовой разорваться груди и закрыв ладонями лицо. Он спотыкался о груды праха, проваливался в горячие лужи, и лишь новые, на совесть сшитые мамой буйи спасали до поры его ноги.

В ту минуту, когда казалось ничто не сможет пробудить уплывающее сознание, Шооран ударился грудью обо что-то твердое и с трудом заставил себя понять, что это такое. Перед ним, перегородив прибрежную полосу, и далеко разбросав толстые как ствол туйвана щупальца, лежал черный уулгуй. Этого зверя люди называли младшим братом Ёроол-Гуя. Среди зверей ни один не был так громаден и ни один не походил до такой степени на великого бога глубин. Черный уулгуй никогда не вылезал на берег, но мог, выбросив вверх разом несколько рук, схватить неосторожного, вздумавшего разбирать прибрежный завал. Говорили, что уулгуй дотягивался до жертвы за четыре дюжины шагов, и потому не так много находилось охотников бродить по кромке оройхона. Лишь во время мягмара уулгуй не появлялся у берега, а если появлялся, то бывал выкинут на камни и сам становился добычей людей.