Многорукий Бог Далайна - Страница 12

Наслаждаясь безопасностью, идут к далайну знать и священники, несут дары живому и жестокому божеству, просят себе удачи и новых богатств, а простой люд спешит на трудный, но прибыльный промысел. Вздувшийся далайн затопляет шавар, из которого выбирается вся нечисть, скопившаяся там. Тукка и крепкоспинный гвааранз бродят по оройхону среди дня, и надо только суметь их взять.

На сухих оройхонах тоже происходят изменения. Источники воды, слабевшие в течение всего года, наполняются новой силой, постепенно замиравшая жизнь бурно пускается в рост. Первый урожай после мягмара всегда самый обильный, по нему легко судить обо всем грядущем годе. И живущие в сытости и безопасности земледельцы тоже идут в это время к далайну, просить у чужого бога хорошей воды. Бросают в бурлящую глубину пучки хлебной травы и слепленные из земли человеческие фигуры. Приносят и более серьезные подношения. Поют жалобно и протяжно, а потом, после очистительных молитв предаются разгулу, каждый в меру своих достатков.

По числу отпразднованных мягмаров считают года, если земледельцы отмечают месяцы по собранным урожаям, то на мокрых оройхонах нет иного отсчета времени. Щедрый мягмар – обещание будущей жизни и будущих бед. Бесшабашная неделя пройдет быстрее, чем хотелось бы, и едва в далайне осядут пышные холмы грязной пены, как многорукий убийца вынырнет из глубины, чтобы доказать, сколь напрасны были жертвы и молитвы, обращенные к бессердечному Ёроол-Гую.

А пока неделя только началась, и все гуляют, радуясь, что хотя бы одна, причем самая большая беда сегодня не грозит. И только двое преступников – Шооран и его мама не могут позволить себе отдыха. Приказ одонта строг: в течение трех дней – восемь ямхов харваха. Когда мама привела домой избитого Шоорана, мешки с мокрым зельем уже дожидались ее. Мама развязала один из мешков и тихо ахнула: набранный на далеких от границы островах, долго и небрежно хранившийся харвах слежался и уже начинал преть. Сушить его надо было немедленно, и мама, не сказав больше ни слова, взвалила пару мешков на спину и отправилась к большому авару, особенно далеко вторгавшемуся на сухую полосу, «своему авару», как называла она его.

Шооран, превозмогая боль в истерзанной острым хитином спине, тоже подошел к одному из мешков. Плох был харвах, хуже некуда. Ни у одного из сборщиков мама не стала бы брать такой. Шооран, присев на корточки, старался распушить слипшуюся рыжую массу, выбирал попадающиеся кусочки листьев и молча, про себя, чтобы и всезнающий Тэнгэр не услышал, черными словами ругал одонта, толстомордого наследника, его бесчестных прихлебателей, сборщиков, наскребших где-то этот, с позволения сказать, харвах, чиновного баргэда, принявшего такую работу. Проклинал и гнилой хохиур, спасший их с мамой год назад и продолжающий кормить до сегодняшнего дня.

С грехом пополам перебрав один мешок, Шооран понес его маме. Нести мешок на спине не мог – хитиновая плетка из живого волоса иссекла кожу на спине. Спасибо Многорукому, что палач не взялся за хлыст – чешуйчатый ус парха бьет хуже топора.

Мама стояла перед жарко светящимся аваром, мокрый харвах шипел на на раскаленной поверхности, удушливый пар поднимался столбом. В одной руке мама держала метелку из ненавистного отныне волоса, собранного по краю далайна, в другой – лопатку, вырезанную из панциря какой-то твари. Надо было успеть, прежде чем высушенный и прокаленный харвах вспыхнет, смести его в подставленную посудину. Эти пятнашки со смертью и составляли суть работы сушильщика.

Шооран, замерев следил за мамиными движениями. Шелковистые на вид пряди метелки трещали, касаясь огненной скалы, запах паленого рога заглушал даже вонь скворчащего харваха. В какое-то мгновение Шооран заметил что на сметенной поверхности остался след, должно быть, волос не смог сдвинуть попавшийся в дурно собранном харвахе лист или кусочек стебля, и тотчас оттуда, причудливо извиваясь, побежала огненная змейка. Шооран отлично знал, что значит этот огонек. Когда-то он любил наскрести кое-как пригоршню харваха, кинуть его на авар и издали наблюдать, как он трещит, как высохший порошок бугрится по краям, шевелясь словно живой. А потом по поверхности пробегала такая вот змейка, и харвах оглушительно взрывался, разбрасывая искры. Все это промелькнуло в памяти, пока огонек торопился к лепешке харваха, показавшейся вдруг невообразимо огромной. Но за мгновение до неизбежного взрыва мама поддела горячий харвах лопаткой и отшагнула в сторону, развернувшись и прикрыв его своим телом. Остатки харваха на аваре вспыхнули, но их было слишком мало, хлопок получился слабым.

Мама бросила недосушенную лепешку в чан с сырым харвахом, начала перемешивать. Шооран заметил, что руки у нее дрожат.

– Мама! – позвал Шооран.

Мама подняла голову и лишь теперь увидела Шоорана.

– Зачем ты здесь? – испуганно спросила она. – Быстро беги домой! Тут не надо быть.

– Вот, – Шооран кивнул на мешок. – Я его перебрал. Только он все равно плохой. Не надо его сушить, я лучше потом наберу нового. И не клади так по-многу. Пожалуйста…

– Глупенький! – мама обняла Шоорана. Шооран сморщился от боли в спине, но ничего не сказал. – Если класть харвах помалу, он чаще взрывается. Запомни – трус живет меньше всех. А ты не сможешь набрать столько харваха, так что придется работать с этим.

– Все равно, – сказал Шооран, – не надо сегодня больше сушить. Видишь, как полыхнуло.

– Это уже второй раз, – призналась мама. – Но завтра он будет еще хуже, поэтому надо побольше успеть сегодня. А я пока сделала всего два ямха. Но теперь дело пойдет легче, ведь ты мне помогаешь. С перебранным харвахом гораздо проще работать. Иди, перебирай. Только сюда больше не приходи, я зайду сама. Заодно отдохну по дороге.